Если бы он, с его внешностью и прошлым, начал искать место для юниора, он боялся, что люди не воспримут его всерьез; иначе, если бы ему удалось произвести на них впечатление, он, может быть, вызвал бы их жалость, что было бы все равно, что раздеться догола, чтобы его пнули. Он не стремился выдать себя меньше, чем даром. Ему не нужна была чья-то жалость. С другой стороны, приказ — единственное, на что он мог рассчитывать, соблюдая правила приличия, — вряд ли подстерегал его на углу соседней улицы. Команды в наше время не просятся. С тех пор, как он сошёл на берег, чтобы совершить сделку по продаже, он держал ухо востро, но не слышал ни единого намека на то, что в порту есть свободные места. И даже если бы он был, само его успешное прошлое стояло на его пути. Он слишком долго был сам себе работодателем. Единственным свидетельством, которое он мог предъявить, было свидетельство всей его жизни. Какая лучшая рекомендация может кому-нибудь понадобиться? Но смутно он чувствовал, что на уникальный документ будут смотреть как на архаичную диковинку восточных вод, как начертание устаревшими словами — на полузабытом языке.