В течение целого унылого, темного и беззвучного осеннего дня, когда облака угнетающе низко висели в небе, я проезжал один, верхом на лошади, через необычайно унылую местность и, наконец, нашел Я, в сумерках, на виду у меланхоличного Дома Ашеров. Не знаю, как это было, но при первом взгляде на здание чувство невыносимой уныния охватило мой дух. Я говорю невыносимо; ибо это чувство не было облегчено ничем из того наполовину приятного, но поэтического чувства, с которым разум обычно воспринимает даже самые суровые естественные образы пустынного или ужасного. Я смотрел на сцену передо мной — на простой дом и простые черты ландшафта поместья — на мрачные стены — на пустые, похожие на глаза окна — на несколько гнилых осоки — и на несколько белых стволов гнилых деревьев. - с крайней душевной подавленностью, которую я не могу сравнить ни с каким земным ощущением более правильно, чем с послесном гуляки об опиуме - горьким погружением в повседневную жизнь - отвратительным падением завесы. Сердце было ледяным, замирающим, тошнотворным, неизбавленной тоскливостью мысли, которую никакое подстрекательство воображения не могло превратить в нечто возвышенное. Что же, — я остановился, чтобы подумать, — что так нервировало меня при созерцании Дома Ашеров? Это была тайна, совершенно неразрешимая; и я не мог справиться с призрачными фантазиями, которые окружали меня, пока я размышлял.