И хотя рассказчик перенес лишь обычное изгнание, он не должен забывать тех, кто, как журналист Рамбер и другие, чье положение было иным и для которых боль разлуки была усилена тем фактом, что, будучи путешественниками, застигнутыми чумой в В городе их отделили не только от человека, к которому они не могли вернуться, но и от дома. В разгар всеобщего изгнания они были самыми изгнанными, потому что, хотя время возбуждало в них, как и во всех нас, свойственную ему тоску, они были заперты в определенном пространстве и постоянно натыкались на барьеры, разделявшие это чумное отступление из своих потерянных домов. Без сомнения, это были люди, которых можно было видеть бродящими в любое время дня по пыльному городу, молчаливо вспоминая вечера, которые могли знать только они одни, и утро в их собственных землях. Они питали свою боль невесомыми знаками и сбивающими с толку сообщениями, такими как полет ласточек, розовый закат или те своеобразные лучи, которые солнце иногда бросает на пустые улицы. Они закрывали глаза на внешний мир, который всегда может предложить спасение от чего угодно, упорно вынашивали свои вполне реальные фантазии и изо всех сил преследовали образы края, в котором некий свет, два-три холма, любимый дерево и лица женщин составляли атмосферу, которую ничто не могло заменить.