Молодой человек впоследствии часто вспоминал это впечатление и даже приписывал его предчувствию. Он неоднократно поглядывал на приказчика, отчасти, вероятно, потому, что тот упорно смотрел на него, очевидно желая вступить в разговор. На других лиц в комнате, в том числе и на трактирщика, приказчик смотрел так, как будто привык к их обществу и утомился им, выказывая оттенок снисходительного презрения к ним, как к людям положения и культуры ниже своего собственного, с которым ему было бы бесполезно разговаривать. Это был мужчина старше пятидесяти лет, лысый и седой, среднего роста и крепкого телосложения. Лицо его, одутловатое от беспрерывного питья, имело желтый, даже зеленоватый оттенок, с опухшими веками, из которых, как щепочки, блестели острые красноватые глаза. Но было в нем что-то очень странное; в глазах его горел свет, как бы от сильного чувства, — может быть, была даже мысль и ум, но в то же время мелькнуло что-то вроде безумия. На нем был старый и безнадежно оборванный черный фрак, у которого отсутствовали все пуговицы, кроме одной, которую он и застегнул, видимо, цепляясь за этот последний след респектабельности. Из холщового жилета торчала скомканная манишка рубашки, вся в пятнах и пятнах. Подобно чиновнику, он не носил ни бороды, ни усов, но так долго был небрит, что подбородок его походил на жесткую седую кисть. И в манерах его было что-то солидное и официальное.