Стрелки всех четырех тысяч электрических часов во всех четырех тысячах комнат Центра Блумсбери показывали двадцать семь минут второго. «Этот промышленный улей», как любил называть его директор, кипел работой. Все были заняты, все в упорядоченном движении. Под микроскопами яростно хлестали своими длинными хвостами сперматозоиды, зарывающиеся головой в яйцеклетки; и, оплодотворенные, яйца расширялись, делились или, если бокановски образовывались, отпочковывались и распадались на целые популяции отдельных эмбрионов. Из Комнаты Социального Предопределения эскалаторы с грохотом спускались в подвал, и там, в багровой тьме, обжигающе теплые на подушке из брюшины, напитанные кровезаменителями и гормонами, плоды росли и росли или, отравленные, томились в чахлый Эпсилон. Со слабым гулом и грохотом движущиеся стеллажи незаметно проползли через недели и перепросмотренные эоны туда, где, в Декантационной комнате, только что разлитые из бутылочек младенцы издали свой первый крик ужаса и изумления.