Женщины, все пели, стали приближаться к Левину, и ему казалось, что на него с громом веселья налетает буря. Буря налетела, окутала его, и стог сена, на котором он лежал, и другие копны, и возы, и весь луг, и дальние поля - все, казалось, тряслось и пело в такт этой дикой веселой песни с его крики, свист и хлопки. Левин завидовал этому здоровью и веселью; ему хотелось принять участие в выражении этой радости жизни. Но он ничего не мог сделать, и ему приходилось лежать, смотреть и слушать. Когда крестьяне со своим пением скрылись из виду и слуха, Левина охватило томительное чувство уныния по поводу своего одиночества, своей физической бездеятельности, своей отчужденности от этого мира.