Но залы ожидания, в которые можно было попасть снаружи, оставались открытыми; иногда в жаркую погоду здесь селились нищие, потому что в комнатах было тенисто и прохладно. Рамбер приходил читать старые расписания, объявления, запрещающие плевать, и железнодорожные правила. Потом он садился в угол. В комнате было темно. Старая чугунная печь уже несколько месяцев остывает посреди восьмерки, прочерченной старыми поливами. Несколько объявлений на стене рекламировали счастливую, свободную жизнь в Бандоле или Каннах. Здесь Рамбер испытал ту страшную свободу, которую обретают в полной нищете. Тяжелее всего ему, по крайней мере, согласно тому, что он рассказал Рие, были картины Парижа. Пейзаж из старого камня и воды, голуби Пале-Рояля, Северного вокзала, пустынные кварталы вокруг Пантеона и несколько других мест в городе, которые он и не подозревал так сильно любили, преследовали Рамбера и помешать ему сделать что-либо конкретное. Риэ просто подумал, что отождествил эти изображения с изображениями своей возлюбленной. И в тот день, когда Рамбер сказал ему, что ему нравится просыпаться в четыре утра и созерцать свой город, доктор без труда решил, исходя из собственного опыта, что именно тогда Рамберу нравилось думать о женщине, которую он оставил. На самом деле это было то время, когда он мог схватить ее. Вообще в четыре утра только и делаешь, что спишь, даже если ночь выдалась предательской.