Под ним была тряская, трясущаяся, дрожащая машина; ни один ком не был перевернут, ни одно препятствие не встретилось, чтобы он не получил быстрого впечатления от этого всем своим телом, самое трение влажной почвы, беспрестанно скользившей по блестящей поверхности ножниц, казалось, воспроизводилось в его кончики пальцев и вдоль затылка. Он слышал, как легко и глубоко врезаются в глину конские копыта мириадов, как протяжно звенят цепи, как работают гладкие коричневые бока упряжи, как цокают деревянные рамы, как звенят удила, стук железных башмаков по гальке, хрупкая стерня поверхностной земли, трещащая и щелкающая в поворотах борозд, звонкие, ровные вздохи, вырывающиеся из глубоких, трудящихся грудей, связанных ремнями, блестящих от пота, и по всей линии голоса мужчин, разговаривающих с лошадьми. Повсюду были видения блестящих коричневых спин, напряженных, вздымающихся, набухших от мускулов; сбруя с пеной, широкие, чашеобразные копыта, тяжелые от бурого суглинка, красные от загара лица мужчин, синие комбинезоны, испачканные осевым жиром; мускулистые руки, побелевшие костяшки пальцев, сжимающие вожжи, и сквозь все это аммиачный запах лошадей, горькая вонь пота зверей и людей, аромат теплой кожи, запах мертвой жнивья — и все сильнее и сильнее пронзительнее всего остального — тяжелый, утомляющий запах перевернутой, живой земли.