А потом были мертвецы! Поначалу эти бесконечные группы вытянутых и ухмыляющихся лиц наполнили нас дрожью ужаса. Так живо и едко было впечатление, что я могу пережить еще раз этот медленный спуск со станционной горки, проходящую мимо няню с двумя младенцами, вид старой лошади, стоящей на коленях между оглоблями, извозчика, извивающегося поперек его сиденье, и молодой человек внутри, держащий руку на открытой двери и выпрыгивающий наружу. Внизу лежали шесть жнецов, все на носилках, их конечности скрещены, их мертвые, немигающие глаза смотрели вверх на сияние небес. Эти вещи я вижу как на фотографии. Но вскоре, по милостивому положению природы, перевозбужденный нерв перестал реагировать. Сама необъятность ужаса лишила его личной привлекательности. Индивиды сливались в группы, группы в толпы, толпы в универсальный феномен, который вскоре воспринимался как неизбежная деталь каждой сцены. Лишь кое-где, где какое-то особенно жестокое или гротескное происшествие привлекало внимание, разум с внезапным потрясением возвращался к личному и человеческому значению всего этого.