Отныне воспоминание о Леоне было центром ее скуки; он горел там ярче, чем огонь путников оставил на снегу русской степи. Она прыгала к нему, прижималась к нему, старательно шевелила догорающие угли, искала вокруг себя все, что могло их оживить; и самые отдаленные воспоминания, как и самые непосредственные события, то, что она пережила, и то, что она воображала, ее сладострастные желания, которые не были удовлетворены, ее планы счастья, которые трещали на ветру, как сухие ветви, ее бесплодная добродетель, ее потерянные надежды, домашний тет-а-тет — она все это собрала, все взяла, и все это послужило топливом для ее меланхолии.