И что тогда? Ибо она чувствовала, что он все еще смотрит на нее, но взгляд его изменился. Он чего-то хотел — хотел того, что ей всегда было так трудно ему дать; хотел, чтобы она сказала ему, что любит его. А этого, нет, она не могла сделать. Ему было гораздо легче говорить, чем ей. Он мог что-то сказать, а она — никогда. Так, естественно, всегда это говорил он, а потом почему-то вдруг возражал и упрекал ее. Он назвал ее бессердечной женщиной; она никогда не говорила ему, что любит его. Но это было не так — это было не так. Вот только она никогда не могла сказать, что чувствует. Неужели на его пальто не было ни крошки? Она ничего не могла для него сделать? Встав, она стала у окна с красновато-коричневым чулком в руках, отчасти для того, чтобы отвернуться от него, отчасти потому, что вспомнила, как часто бывает красиво — море ночью. Но она знала, что он повернул голову, когда она повернулась; он наблюдал за ней. Она знала, что он думает: «Ты красивее, чем когда-либо». И она чувствовала себя очень красивой