Ее образ сопровождал меня даже в самых враждебных романтике местах. По субботам вечером, когда моя тетя ходила по магазинам, мне приходилось нести часть посылок. Мы шли по пылающим улицам, толкаемые пьяными мужчинами и торгующимися женщинами, под ругательства рабочих, пронзительные литании продавцов, стоявших на страже у бочек со свиными щеками, гнусавое пение уличных певцов, певших зануда об О'Доноване Россе или баллада о бедах на родной земле. Эти шумы сошлись для меня в одном ощущении жизни: мне казалось, что я благополучно несу свою чашу сквозь толпу врагов. Ее имя время от времени срывалось с моих губ в странных молитвах и хвалебных словах, которых я сам не понимал. Глаза мои часто были полны слез (я не мог сказать почему), и временами казалось, что потоки из моего сердца изливаются в мою лоно. Я мало думал о будущем. Я не знал, заговорю ли я когда-нибудь с ней или нет, и, если бы я заговорил с ней, как я мог бы сказать ей о своем смущенном обожании. Но мое тело было похоже на арфу, а ее слова и жесты были подобны пальцам, бегущим по проводам.