Но в этот момент аббат вовлек его в интереснейшую дискуссию о породе и характере его любимых собак, которую он не стал бы прерывать по делам гораздо более важным, чем еврей, идущий спать без ужина. В то время как Исаак, таким образом, оставался изгоем в нынешнем обществе, как и его народ среди народов, тщетно ища приветствия или места для отдыха, паломник, сидевший у дымохода, сжалился над ним и покинул свое место, коротко сказав: «Старик , одежда моя высохла, голод мой утолен, ты мокрый и постишься». Сказав это, он собрал и поджег разлагающиеся головни, разбросанные по обширному очагу; взял с большой доски похлебку с кипятком, положил на маленький столик, за которым сам ужинал, и, не дожидаясь благодарности еврея, пошел в другой конец залы; — то ли от нежелания поддерживать более тесное общение с объектом своего благоволения, то ли от желания приблизиться к верхнему концу стола, казалось неопределенным.