Тихая, стеклянная, переливающаяся поверхность этого озера, которая теперь обоим казалась не столько водой, сколько маслом — расплавленным стеклом огромной массы и веса, покоившимся на твердой земле так далеко внизу. И легкость, и свежесть, и опьянение нежного воздуха, дующего тут и там, но почти не колеблющего поверхность озера. И мягкость и пушистая густота высоких сосен на берегу. Повсюду сосны — высокие и копьевидные. А над ними горбатые спины темных и далеких Адирондаков. Никакого гребца не видно. Не дом или хижина. Он стремился отличить лагерь, о котором говорил проводник. Он не мог. Он стремился различить голоса тех, кто мог быть там, или любые голоса. Однако, если не считать стука-фиксации его собственных весел, пока он греб, и голоса смотрителя эллинга и проводника, разговаривающих в двухстах, трехстах, пятистах, тысячах футов позади, не было слышно ни звука.