Я чувствовал, что могу протащить себя лишь немного дальше; очень скоро мне придется лечь и умереть на этих мокрых горах, как овце или лисе, и кости мои должны там побелеть, как кости зверя. В голове у меня, наверное, было легко; но я начал любить эту перспективу, я начал радоваться мысли о такой смерти, одинокой в пустыне, среди диких орлов, осаждающих мои последние минуты. Тогда Алан раскается, подумал я; он вспомнит, когда я умру, как много он мне должен, и это воспоминание будет пыткой. Итак, я пошел, как больной, глупый и злой школьник, питая свой гнев на ближнего, хотя мне лучше было бы стоять на коленях и взывать к Богу о милосердии. И при каждой насмешке Алана я обнимала себя. «Ах!» — думаю я про себя. — У меня наготове насмешка получше; когда я лягу и умру, ты почувствуешь это, как удар по лицу; ах, какая месть! ах, как вы будете сожалеть о своей неблагодарности и жестокости!»