Жюли давно ждала предложения от своего меланхоличного обожателя и была готова его принять; но какое-то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее искусственности и чувство ужаса перед отказом от возможности настоящей любви все еще удерживало Бориса. Срок его отпуска истекал. Он каждый день и целые дни проводил у Карагиных и каждый день, обдумывая дело, говорил себе, что сделает предложение завтра. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок (почти всегда напудренный), на ее влажные глаза и выражение постоянной готовности перейти тотчас же от меланхолии к неестественному восторгу супружеского счастья, Борис не мог вымолвить решающих слов, хотя в воображении он уже давно считал себя владельцем этих пензенских и нижегородских имений и распределял пользование доходами от них. Жюли видела нерешительность Бориса, и иногда ей приходила в голову мысль, что она ему противна, но ее женский самообман тотчас доставлял ей утешение, и она говорила себе, что он только от любви стесняется. Однако меланхолия ее стала переходить в раздражительность, и незадолго до отъезда Бориса она составила определенный план действий. Когда отпуск Бориса уже подходил к концу, в Москве и, конечно, в гостиной Карагиных появился Анатоль Курагин, и Жюли, вдруг оставив свою меланхолию, стала веселой и очень внимательной к Курагину.