С тех пор Левин, у смертного одра любимого брата, впервые взглянул на вопросы жизни и смерти в свете этих новых, как он их называл, убеждений, которые в период с двадцати до тридцати четырех лет незаметно заменили его детские и юношеские убеждения, — он был охвачен ужасом не столько смерти, сколько жизни, не зная, откуда, почему, как и что это такое. Физическая организация, ее распад, неразрушимость материи, закон сохранения энергии, эволюция — вот слова, которые узурпировали место его старой веры. Эти слова и связанные с ними идеи очень хорошо подходили для интеллектуальных целей. Но для жизни они ничего не дали, и Левин почувствовал себя вдруг человеком, который сменил теплую меховую мантию на кисейную одежду и, выйдя в первый раз на мороз, тотчас убеждается не разумом, а всей своей натурой, что он все равно что голый, и что он непременно должен погибнуть несчастной смертью.