«О, он засмеялся, и так своеобразно, так свойственно себе, — полузлобно, полусвирепо; он почти тотчас же встал и удалился; тогда я в первый раз заметил волнение деда, и Должен сказать тебе, Максимилиан, что я единственный человек, способный различать эмоции в его парализованном теле. И я подозревал, что разговор, происходивший в его присутствии (ибо при дорогом старике всегда говорят и делают, что хотят, без малейшего уважения к его чувствам), произвел на его душу сильное впечатление; ибо, естественно, ему, должно быть, было больно слышать, как об императоре, которого он так преданно любил и которому служил, говорили в такой уничижительной манере».