— Я не удивлен, — пробормотал он, отказываясь от усов и закинув одну руку на спинку стула. Лицо его было спокойно, с той неподвижностью выражения, которая выдает напряженность душевной борьбы. Он чувствовал, что этот несчастный случай свел на нет все последствия, связанные с его линией поведения, с его сознательными и подсознательными намерениями. Теперь должен быть положен конец этой молчаливой сдержанности, той непроницаемости, за которой он защищал свое достоинство. Это была наименее постыдная форма притворства, навязанная ему той пародией на цивилизованные институты, которая оскорбляла его ум, его честность и его чувство справедливости.