И пред ним в яркий полдень поднимался Дунай: камыши, русский лагерь и сам молодой генерал без морщинки на румяном лице, бодрый и бодрый, входящий в пеструю пеструю палатку Потемкина, и жгучее чувство ревности к «любимому — волновало его теперь так же сильно, как и тогда. Он вспомнил все слова, сказанные при первой встрече с Потемкиным. И он увидел перед собой пухлую, несколько желтолицую, невысокую, полную женщину, Императрицу-мать, с ее улыбкой и ее словами при первом милостивом приеме его, а потом то же самое лицо на катафалке и встречу, которая произошла с ним. с Зубовым над ее гробом о своем праве целовать ей руку.