Во время чтения, особенно при частом и быстром повторении одних и тех же слов: «Господи, помилуй нас!» что звучало эхом, Левин чувствовал, что мысль затворилась и запечаталась и что нельзя теперь ни трогать, ни шевелить ее, иначе выйдет смятение; и так, стоя позади дьякона, он продолжал думать о своих делах, не слушая и не разбирая сказанного. «Удивительно, какое выражение у нее в руке», — подумал он, вспоминая, как они сидели накануне за угловым столом. Им не о чем было говорить, как это бывало почти всегда в это время, и, положив руку на стол, она то открывала, то закрывала его и сама смеялась, наблюдая за своим действием. Он вспомнил, как поцеловал ее, а затем рассмотрел линии на розовой ладони. «Помилуй нас еще раз!» — думал Левин, крестясь, кланяясь и глядя на гибкую пружинистую спину склонившегося перед ним дьякона. «Тогда она взяла меня за руку и рассмотрела строки: «У тебя великолепная рука», — сказала она». И он посмотрел на свою руку и короткую руку дьякона. «Да, теперь это скоро кончится», — подумал он. «Нет, кажется, опять начинается», — думал он, слушая молитвы. «Нет, это только кончается: вот он до земли кланяется. Это всегда в конце».