Когда на другое утро, в одиннадцать часов, ровно Раскольников вошел в отдел по расследованию уголовных дел и сообщил свое имя Порфирию Петровичу, он удивился, что его заставили ждать так долго: прошло не менее десяти минут, прежде чем его вызвали. Он ожидал, что они набросятся на него. Но он стоял в приемной, и перед ним беспрестанно проходили люди, которые, по-видимому, не имели к нему никакого отношения. В соседней комнате, похожей на кабинет, сидели и писали несколько приказчиков и, видимо, не имели понятия, кто или что такое Раскольников. Он тревожно и подозрительно оглядывался вокруг себя, чтобы увидеть, нет ли за ним какой-нибудь стражи, какой-нибудь таинственной стражи, чтобы не допустить его побега. Но ничего подобного не было: он видел только лица чиновников, поглощенные мелкими деталями, потом других людей, никто, казалось, не имел к нему никакого дела. Он мог бы пойти для них туда, куда пожелает. В нем крепло убеждение, что если бы тот вчерашний загадочный человек, этот призрак, вылезший из земли, все видел, то ему не дали бы так стоять и ждать. И стали бы они ждать, пока он решит появиться в одиннадцать? Либо человек еще не дал сведений, либо... или просто он ничего не знал, ничего не видел (да и как он мог что-либо видеть?), и поэтому все, что случилось с ним накануне, было опять призраком, преувеличенным его больное и перенапряженное воображение. Эта догадка начала укрепляться еще накануне, среди всей его тревоги и отчаяния.