Я, как правило, не восхищаюсь тонами гармоники; но, ох! какой прекрасной показалась нам обоим тогда музыка — гораздо, гораздо прекраснее, чем мог бы звучать голос Орфея, или лютня Аполлона, или что-либо в этом роде. Небесная мелодия, в нашем тогдашнем состоянии души, только еще больше терзала бы нас. Трогающую душу гармонию, правильно исполненную, мы должны были бы принять как духовное предостережение и оставить всякую надежду. Но в звуках «He's got'em on», судорожно дергавшихся и с непроизвольными вариациями доносившихся из хриплого аккордеона, было что-то необычайно человечное и обнадеживающее.