Бедная Доротея чувствовала, что каждое слово ее дяди было для мистера Кейсобона почти так же приятно, как песчинка в глазу. Было бы совершенно неуместно сейчас объяснять, что она не хотела, чтобы дядя приглашал Уилла Ладислава. Она нисколько не могла уяснить себе причины нелюбви мужа к его присутствию, неприязни, болезненно внушенной ей сценой в библиотеке; но она чувствовала, что неприлично говорить что-либо, что могло бы передать представление об этом другим. Мистер Кейсобон, действительно, не до конца представил себе эти неоднозначные причины; раздраженное чувство у него, как и у всех нас, ищущее скорее оправдания, чем самопознания. Но он хотел скрыть внешние признаки, и только Доротея могла различить перемены в лице мужа, прежде чем он заметил с большим достоинством, наклонившись и напевая, чем обычно: