Однако вот небольшой кусочек ленты, которая, судя по ее форме и жирному виду, очевидно, использовалась для завязывания волос в одну из тех длинных кос, которые так любят моряки. Более того, этот узел умеют завязать лишь немногие, кроме моряков, и он свойственен мальтийцам. Я подобрал ленту у подножия громоотвода. Оно не могло принадлежать никому из умерших. Итак, если я все-таки ошибаюсь, выводя из этой ленты, что француз был матросом с мальтийского судна, все равно я не причиню вреда, сказав то, что я сделал в рекламе. Если я ошибаюсь, он просто предположит, что меня ввело в заблуждение какое-то обстоятельство, о котором он не потрудится выяснить. Но если я прав, это дает большое преимущество. Осознанный, хотя и невиновный в убийстве, француз, естественно, будет колебаться, стоит ли ответить на объявление — потребовать Оранг-Аутанг. Он будет рассуждать так: «Я невиновен; Я беден; мой Орангутан имеет огромную ценность — для человека в моих обстоятельствах это целое состояние — почему я должен терять его из-за праздных опасений опасности? Вот оно, в моих руках. Его нашли в Булонском лесу — на огромном расстоянии от места той бойни. Как можно заподозрить, что это совершил зверь? Виновата полиция — ей не удалось раздобыть ни малейшего понятия. Если бы они хотя бы выследили животное, было бы невозможно доказать, что я был осведомлен об убийстве, или обвинить меня в вине на основании этого знания. Прежде всего, меня знают.