Но это было хуже, чем личное. Речь шла о Луизе, по прозвищу Аненом, изрезанной на хирургическом блюде; об Элизабет Эллиот, зарезанной и слишком бедной, чтобы ее можно было снова надеть на рукава; Ирен Эллиотт, оплакивающая тело, которое представитель корпорации носил несколько месяцев; Виктор Эллиотт разрывался между потерей и возвращением той, которая была и все же не была той же самой женщиной. Речь шла о молодом чернокожем мужчине, стоящем перед своей семьей в изломанном белом теле средних лет; речь шла о Вирджинии Видауре, презрительно идущей в хранилище с высоко поднятой головой и о последней сигарете, загрязняющей легкие, которую она собиралась потерять, без сомнения, из-за какого-то другого корпоративного вампира. Речь шла о Джимми де Сото, выцарапавшем себе глаз в грязи и огне Инненина, и о миллионах таких, как он, по всему Протекторату, с трудом собиравших совокупности индивидуального человеческого потенциала, выброшенных на навозную кучу истории. За все это и многое другое кто-то собирался заплатить.