Мавра ушла, а Плюшкин, усевшись и взяв перо, сидел, переворачивая лист бумаги, как бы сомневаясь, не оторвать ли от него еще кусочек. В конце концов он пришел к заключению, что это невозможно, и поэтому, окунув перо в смесь заплесневелой жидкости и дохлых мух, содержавшуюся в чернильнице, начал выводить букву буквами, такими же жирными, как заметки партитуру, на мгновение проверяя скорость своей руки, чтобы она не слишком блуждала по бумаге, и переползая от строки к строке, как будто он сожалел, что на листе осталось так мало свободного места.