Письмо Николая было прочитано сотни раз, и те, кто сочли достойными его услышать, должны были прийти к графине, ибо она не выпускала его из рук. Пришли и воспитатели, и няни, и Дмитрий, и несколько знакомых, и графиня перечитывала письмо каждый раз с новым удовольствием и всякий раз находила в нем новые доказательства добродетелей Николеньки. Как странно, как необыкновенно, как радостно казалось, что ее сын, едва заметное движение крошечных членов которого она двадцать лет назад ощущала внутри себя, тот сын, из-за которого она ссорилась со слишком снисходительным графом, этот сын, который сначала научился говорить «груша», а затем «бабушка», что этот сын должен теперь находиться в чужой стране, среди чужой обстановки, мужественный воин, выполняющий какую-то собственную мужскую работу, без помощи и руководства. Всеобщего опыта веков, показывающего, что дети действительно незаметно растут от колыбели до зрелого возраста, для графини не существовало. Рост ее сына в зрелом возрасте на каждой стадии казался ей таким необычайным, как будто никогда не существовало миллионов людей, выросших таким же образом. Как двадцать лет назад ей казалось невозможным, чтобы маленькое существо, жившее где-то под ее сердцем, когда-нибудь заплачет, сосет грудь и начнет говорить, так и теперь она не могла поверить, что это маленькое существо может быть таким сильным, храбрым человеком, этим образцовый сын и офицер, каким, судя по этому письму, он теперь и был.