По ночам он спал на чистящей подушке на заднем крыльце и жил на жире земли. К тому времени, когда пришла тетя Джеймсина, он был пухлым, лоснящимся и вполне респектабельным. Но, как кот Киплинга, он «шел сам по себе». Его лапа была против каждой кошки, и лапа каждой кошки против него. Одного за другим он побеждал аристократических кошек Споффорд-авеню. Что касается людей, то он любил Анну и только Анну. Никто больше даже не осмелился его погладить. Любой, кто это сделал, приветствовал сердитый плевок и что-то, похожее на очень неприличную лексику.