Утром Константин Левин выехал из Москвы и к вечеру добрался до дома. В поезде он разговаривал с соседями о политике и о новых железных дорогах, и, как и в Москве, его охватывало чувство смятения мыслей, недовольства собой, стыда за то или иное. Но когда он вышел на своей станции, когда увидел своего одноглазого кучера Игната с поднятым воротником пальто; когда в тусклом свете, отраженном станционными огнями, он увидел свои сани, своих лошадей с подвязанными хвостами, в упряжи, украшенной кольцами и кистями; когда кучер Игнат, укладывая поклажу, сообщил ему деревенскую новость, что приехал подрядчик и что Пава телилась, — он почувствовал, что мало-помалу растерянность проясняется, и стыд и недовольство собой уходили из жизни. Он чувствовал это при одном виде Игната и лошадей; но когда он надел принесенную ему овчину, сел, завернувшись в сани, и поехал, размышляя о предстоящей ему работе в деревне, и глядя на приспешную лошадь, которая была его седлом - конь, уже не в расцвете сил, но резвый зверь с Дона, он стал видеть то, что с ним произошло, совсем в ином свете. Он чувствовал себя самим собой и не хотел быть никем другим. Все, чего он хотел сейчас, — это стать лучше, чем раньше. Во-первых, он решил, что с этого дня он перестанет надеяться на какое-либо необычайное счастье, какое должен был дать ему брак, и, следовательно, не будет так пренебрегать тем, что он действительно имел.