— Дарья Александровна, — сказал он, глядя теперь прямо в доброе, обеспокоенное лицо Долли и чувствуя, что язык у него развязывается помимо его воли, — я многое бы отдал, чтобы сомнение еще было возможно. Когда я сомневался, мне было грустно, но это было лучше, чем сейчас. Когда я сомневался, у меня была надежда; но теперь надежды нет, и я все еще во всем сомневаюсь. Я так сомневаюсь во всем, что даже ненавижу своего сына и иногда не верю, что он мой сын. Я очень несчастен».