Естественно, в фойе было чертовски темно, и, естественно, я не мог включить свет. Я должен был быть осторожен, чтобы не наткнуться на что-нибудь и не поднять шум. Хотя я точно знала, что я дома. В нашем фойе странный запах, которого нет больше нигде. Я не знаю, что это за чертовщина. Это не цветная капуста и не духи — я не знаю, что это, черт возьми, — но ты всегда знаешь, что ты дома. Я начал снимать пальто и вешать его в кладовке в прихожей, но в кладовке полно вешалок, которые гремят, как сумасшедшие, когда открываешь дверь, так что я оставил его. Затем я начал очень-очень медленно возвращаться к комнате старой Фиби. Я знал, что горничная меня не услышит, потому что у нее была только одна барабанная перепонка. У нее был брат, который засунул ей соломинку в ухо, когда она была ребенком, как она мне однажды сказала. Она была довольно глухой и все такое. Но у моих родителей, особенно у моей матери, у нее уши как у проклятой ищейки. Так что я воспринял это очень, очень спокойно, когда прошел мимо их двери. Я даже затаил дыхание, ради бога. Моего отца можно ударить стулом по голове, и он не проснется, а мама, с моей мамой надо только покашлять где-нибудь в Сибири, и она тебя услышит. Она чертовски нервничает. Половину времени она всю ночь курит сигареты.