И все же, в ужасающем величии ее боли, он обратился к ней безоговорочно, почти сексуально. Ему хотелось заключить ее в свои объятия, как он часто брал с собой Николь, и лелеять даже ее ошибки, настолько глубоко они были ее частью. Оранжевый свет сквозь задернутые шторы, саркофаг ее фигуры на кровати, пятно на лице, голос, ищущий пустоту ее болезни и находящий лишь отдаленные абстракции.