Перед «Шебсом» горели три керосиновые лампы, по одной с каждой стороны и одна, прибитая над пьяно обвисшими дверями-крыльями. Припев «Эй, Джуд» затих, и фортепиано заиграло какую-то другую старую балладу. Голоса шептались, словно разорванные нити. Стрелок на мгновение остановился снаружи, заглядывая внутрь. Пол из опилок, плевательницы возле столов на подвыпивших ножках. Планка на пилах. За ним липкое зеркало, в котором отражается пианист, который носил неизбежную сутулость, как табурет для фортепиано. Переднюю часть пианино сняли, чтобы можно было наблюдать, как деревянные клавиши щелкают вверх и вниз во время игры. Барменом оказалась женщина с соломенными волосами, одетая в грязно-синее платье. Один ремень удерживался английской булавкой. В задней части комнаты сидело, наверное, шесть горожан, которые безучастно пили сок и играли в «Смотри на меня». Еще полдюжины беспорядочно сгруппировались вокруг фортепиано. Четверо или пятеро в баре. А за столиком у дверей рухнул старик с растрепанными седыми волосами. Стрелок вошел.