But when they saw that it was serious , they remembered pleasure . So in the dusty , blazing dusk all the anguish imprinted on their faces during the day resolves itself into a sort of crazed excitement , an uneasy freedom that enflames a whole population .
Но когда они увидели, что это серьёзно, то вспомнили об удовольствии. Так в пыльных, палящих сумерках вся мука, отпечатавшаяся на их лицах в течение дня, превращается в какое-то безумное возбуждение, тревожную свободу, воспламеняющую все население.
