Alice's Restaurant Massacree English / Английский язык

Эта песня называется «Ресторан Элис», и она про Элис и про ресторан, но «Ресторан Элис» это не название ресторана. Это просто название песни, и вот почему я назвал песню «Ресторан Элис».

В ресторане у Элис вам подадут всё, что вы пожелаете, В ресторане у Элис вам подадут всё, что вы пожелаете. Заходите, он на задворках, Всего лишь в полумиле от железной дороги. В ресторане у Элис вам подадут всё, что угодно.

Всё это началось два Дня Благодарения назад, то есть два года назад на День Благодарения, когда мы с другом отправились навестить Элис в её ресторане, но Элис живет не в ресторане, она живёт в здании старой церкви неподалёку от ресторана, вместе со своим мужем Рэем и собакой Фашей. Они занимали только церковную колокольню, поэтому внизу, там, где обычно стоят скамьи, было полно свободного места. После того как все скамьи были вынесены наружу, и взору открылась освободившаяся площадь, они решили, что теперь им долго не придётся выносить мусор.

Когда мы приехали к ним, мы обнаружили там горы мусора и решили, что если мы вывезем мусор на городскую свалку, это станет нашим дружеским поступком по отношению к ним. Так мы собрали полтонны мусора, засунули его в салон красного микроавтобуса Фольксваген, взяли лопаты, и грабли, и средства утилизации, и направились на городскую свалку.

Когда мы туда приехали, мы увидели на воротах замок и объявление «Закрыто на День Благодарения». А мы и не знали, что свалки закрываются на День Благодарения. И на закате, со слезами на глазах, мы поехали искать другое место для мусора.

Мы не могли найти подходящего места, пока не свернули на боковую дорогу. Вдоль одного края дороги тянулся пятиметровый обрыв, а внизу лежала куча мусора, и мы решили, что одна большая куча лучше маленьких двух, и вместо того, чтобы поднять ту кучу наверх, мы решили сбросить свой мусор вниз.

Так мы и сделали, и поехали обратно в церковь, где нас ждал несравненный обед ко Дню Благодарения, затем мы легли спать и проспали до утра, пока нас не разбудил телефонный звонок от офицера Оби. Он сказал: «Парень, мы обнаружили твоё имя на конверте под полутонной мусора и просто хотим выяснить, не располагаешь ли ты какой-нибудь информацией по этому поводу». Я сказал: «Да, офицер Оби, не стану лгать, это я бросил этот конверт под ту кучу мусора».

После сорокапятиминутного телефонного разговора с Оби мы, наконец, разобрались в чём дело, и что нам нужно убрать мусор и ещё подъехать к нему в полицейский участок, — поговорить. Поэтому, мы взяли лопаты, грабли и средства утилизации, сели в красный микроавтобус Фольксваген и отправились в полицейский участок.

Теперь, друзья мои, выходило одно из двух, что Оби мог бы сделать с нами в полицейском участке. Первое — он мог бы наградить нас медалью за то, что в телефонном разговоре мы честно во всём признались, что было маловероятно, и чего мы не ожидали, и второе — он мог бы отругать нас и сказать, чтобы он нас вместе с нашим мусором никогда больше здесь не видел, и это то, чего мы ожидали, но когда мы приехали в полицейский участок, появился третий вариант, на который мы даже и не рассчитывали, — нас обоих немедленно арестовали и надели на нас наручники. И я сказал: «Оби, не думаю, что я смогу убирать мусор в наручниках». Он ответил: «Заткнись, парень, и залезай на заднее сиденье патрульной машины».

Что мы и сделали, — сели на заднее сиденье патрульной машины и поехали на «Место Преступления». Я должен рассказать вам о городке Стокбридж, штат Массачусетс, где всё это произошло. Там на весь город всего три знака «СТОП», два полицейских офицера и одна полицейская машина, но когда мы приехали на «Место Преступления», там оказались пять полицейских офицеров и три полицейские машины, это было самое большое преступление за последние пятьдесят лет, и им всем хотелось попасть в газетную статью об этом. И они задействовали всё оборудование, которое только имелось в полицейском участке. Они снимали отпечатки протектора шин, отпечатки следов обуви, пускали по следу служебно-розыскную собаку, и они сделали двадцать семь цветных глянцевых фотографий размером 20 на 25 с кружочками и стрелочками на них и с пояснениями, что они означают, на обороте каждой из них, чтобы использовать как свидетельство против нас. Засняли пути подхода и пути отхода, и с одной стороны, и с другой стороны, не говоря уже об аэрофотосъёмке.

После этих мытарств мы вернулись в тюрьму. Оби сказал, что собирается посадить нас в камеру. Он сказал: «Парень, я собираюсь посадить тебя в камеру, мне нужен твой кошелёк и твой ремень». А я сказал: «Оби, я ещё могу понять, что вам нужен мой кошелёк, чтобы я не мог потратить в камере деньги, но зачем вам мой ремень?» И он ответил: «Парень, висельники нам ни к чему». Я спросил: «Оби, вы что, думаете, я стану вешаться из-за мусора?» Оби сказал, что он в этом уверен, и он, друзья мои, действительно, был в этом уверен, потому что он снял с унитаза сидение, чтобы я не мог ударить себя им по голове и утопиться, и он унёс туалетную бумагу, чтобы я не мог разогнуть прутья решётки, раскатать рулон туалетной бумаги и, спустившись по ней, совершить побег. Оби был в этом уверен, и прошло часа четыре или пять, пока Элис (помните Элис? Эта песня про Элис), Элис пришла и, обматерив за глаза Оби, выкупила нас под залог, и мы вернулись обратно в церковь, где нас ждал ещё один несравненный обед ко Дню Благодарения, и проспали до следующего утра, на которое был назначен суд, куда нам всем следовало явиться.

Мы вошли, расселись. Вошёл Оби с двадцатью семью цветными глянцевыми фотографиями размером 20 на 25 с кружочками и стрелочками на них и с пояснениями на обороте, и тоже сел. Вошёл человек, сказал: «Всем встать». Мы все встали, и встал Оби с двадцатью семью глянцевыми цветными фотографиями размером 20 на 25, и вошёл судья в сопровождении собаки-поводыря и сел, села собака-поводырь, сели и мы. Оби посмотрел на собаку-поводыря, а потом на двадцать семь цветных глянцевых фотографий размером 20 на 25 с кружочками и стрелочками на них и с пояснением на обороте каждой из них, ещё раз посмотрел на собаку-поводыря, и снова на двадцать семь цветных глянцевых фотографий размером 20 на 25 с кружочками и стрелочками на них и с пояснением на обороте каждой из них, и заплакал... Потому что до Оби дошло, что это типичный случай американского слепого правосудия, и он с этим ничего не может поделать, и судья не собирается рассматривать двадцать семь цветных глянцевых фотографий размером 20 на 25 с кружочками и стрелочками на них и с пояснением что они означают, на обороте каждой из них, чтобы использовать как свидетельство против нас. И нам присудили 50 долларов штрафа, и заставили выкопать мусор из-под снега, но я пришёл рассказать вам не об этом...

Я пришёл рассказать о призыве в армию.

На Уайтхол стрит в Нью-Йорке есть зданьице, куда ты приходишь, чтобы тебе сделали прививки, осмотрели тебя, обследовали, инфицировали, проигнорировали и отобрали. Однажды я пришёл туда чтобы пройти медосмотр. Я вошёл, присел, накануне я прилично набрался и наутро видок у меня был замечательный и чувствовал я себя соответствующим образом. Всё потому, что я хотел походить на типичного американского парня из Нью-Йорка, я хотел, приятель, я хотел чувствовать себя как типичный.., я хотел быть типичным американским парнем из Нью-Йорка. И я вошёл, сел, меня мутило, крутило, прибивало по полной программе. И я вошёл, сел, и мне дали бумажку, сказали: «Парень, иди к психиатру в кабинет 604».

И я пришёл туда и сказал: «Мозговед, я хочу убивать.., в смысле, у меня есть такое желание.., я хочу убивать. Убивать... Я хочу видеть, хочу видеть кровь и кровищу и кишки, и рвать зубами жилы... Жрать мертвые обгоревшие тела... Реально, убивать, убивать, УБИВАТЬ, УБИВАТЬ...» И я начал прыгать и кричать: «УБИВАТЬ, УБИВАТЬ...», и он стал прыгать вместе со мной, и мы прыгали и кричали: «УБИВАТЬ, УБИВАТЬ...» И вошел сержант и приколол мне медаль, отправил дальше по коридору, сказал: «Парень, ты нам подходишь».

Мне это не очень понравилось.

Я пошёл дальше по коридору делать прививки, проходить осмотры, обследования, быть игнорируемым и подвергаться всему, чему у них там положено, и провёл там два, три, четыре часа, я провёл там уйму времени, проходя все эти низкие, мерзкие, противные процедуры, и мне там приходилось совсем не сладко, и они прививали и обследовали каждую часть моего тела, не оставив нетронутым ни единого кусочка. Пройдя всех, и, наконец, оказавшись в кабинете у последнего, я присел после всей этой канители и спросил: «Что вам нужно?» Он сказал: «Парень, у нас только один вопрос. Тебя когда-нибудь арестовывали?»

И я начал рассказывать ему историю о Бойне при Ресторане Элис с полной оркестровкой и сложными гармониями, и всем другим в том же духе, со всеми фенотипическими особенностями.., и на этом месте он меня оборвал и спросил: «Парень, тебя когда-нибудь судили?»

И я начал рассказывать ему историю про двадцать семь цветных глянцевых фотографий размером двадцать на двадцать пять с кружочками и стрелочками на них и с пояснением на обороте каждой из них, и на этом месте он меня оборвал и сказал: «Парень, я хочу, чтобы ты пошёл и сел вон на ту скамью с надписью «Группа отказников»... СЕЙЧАС ЖЕ, парень!!!»

И я сел на скамью, где размещалась «Группа отказников», в которую зачисляют тех, кому отказано в призыве на службу в армию по моральным соображениям, из-за совершённых ими тяжких преступлений, и на этой скамейке сидели разные низкие, мерзкие, противные люди. Насильники матерей. Убийцы отцов. Насильники отцов! Насильники отцов сидели на скамье прямо рядом со мной! И эти низкие и мерзкие и противные, ужасного криминального вида ребята сидели на скамье рядом со мной. И самый низкий, самый мерзкий, самый противный из них, самый низменный из всех них насильник отца подвалил ко мне, и он был низким и мерзким и противным и ужасным во всех отношениях, и он сел рядом со мной и спросил: «Парень, ты какой срок получил?» Я сказал: «Никакой. Мне пришлось заплатить 50 долларов и убрать мусор». Он спросил: «Тебя за что арестовали, парень?» И я сказал: «За то, что я мусорил». И все на скамейке сразу отодвинулись от меня с враждебно-недоверчивыми взглядами и со всеми этими прочими низкими и мерзкими делами, пока я не сказал: «И за нарушение общественного порядка». И они все придвинулись обратно ко мне, пожали мне руку и мы отлично провели время на скамье, обсуждая преступления, убийства матерей, изнасилования отцов, всякие клёвые вещи мы обсуждали на скамейке. И всё было замечательно. Мы курили сигареты и не только сигареты, пока не подвалил сержант с какой-то бумажкой в руке, поднял её и сказал:

«Парни, на-этом-клочке-бумаги-47-слов-37-предложений- 58-слов-мы-хотим-знать-детали-преступления-время- преступления-и-всё-что-вы-можете-рассказать-об-этом- преступлении-я-хочу-знать-фамилию-офицера-который-вас- арестовывал-и-другие-детали-этого-дела-вы-должны- рассказать...» и он так говорил сорок пять минут и никто не понял ни слова из того, что он сказал, но мы повеселились, заполняя форму и играясь с карандашами там на скамейке, и я красочно расписал «бойню», наполнив её сложными гармониями, изложив как всё было, и всё было прекрасно, и я положил карандаш и перевернул листок бумаги и там, на обороте, посередине обратной стороны, помимо всего прочего, что было на обратной стороне, в скобках, заглавными буквами, взятое в кавычки, было написано следующее:

«ПАРЕНЬ, ТЫ ИСПРАВИЛСЯ?»

Я подошёл к сержанту и сказал: «Сержант, и как у вас только хватает наглости спрашивать исправился ли я? В смысле, в смысле, я имею в виду, что я сижу здесь на скамье, я имею в виду, я сижу здесь на «Скамье для отказников», потому что вы хотите знать, подхожу ли я в моральном плане для того, чтобы пойти в армию, сжигать женщин, детей, дома, деревни, после того, как я мусорил в общественных местах». Он посмотрел на меня и сказал: «Парень, такие как ты нам не подходят, и мы отправим твои отпечатки пальцев в Вашингтон».

И теперь, друзья мои, где-то в Вашингтоне, в какой-нибудь маленькой папочке храниться эскиз моих отпечатков пальцев в черно-белых тонах. И единственная причина, по которой я сейчас пою вам эту песню, это если вы, вдруг, знаете кого-нибудь, кто попал в подобную ситуацию или, может быть, вы сами попали в такую ситуацию, единственное, что вы можете сделать в этой ситуации, это, где бы вы ни находились, войти в кабинет мозговеда, просто войти и сказать: «Мозговед, в ресторане у Элис вам подадут всё, что вы пожелаете». И выходите за дверь. Ведь, если один, всего лишь один человек сделает это, они посчитают его ненормальным, и не возьмут на службу. А если два, два человека сделают это одновременно, они могут подумать, что они педики, и не возьмут их обоих, а когда три человека, три, можете себе представить трёх человек, входящих в кабинет, поющих строчку про ресторан Элис, и выходящих из кабинета. Они могут подумать, что это уже организация. А вы можете, можете себе представить, что пятьдесят человек в день, да, пятьдесят человек в день заходят, поют строчку про ресторан Элис и выходят. И тогда, друзья, они могут подумать, что это уже антивоенное движение.

Вот так-то... Движение против Бойни при Ресторане Элис, и всё, что вам нужно сделать, чтобы присоединиться к нему, это в следующий раз спеть припев под гитару...

С чувством. Ну, мы дождёмся когда он начнётся, и споём его под гитару. Вот он начинается...

В ресторане у Элис вам подадут всё, что вы пожелаете, В ресторане у Элис вам подадут всё, что вы пожелаете. Заходите, он на задворках, Всего лишь в полумиле от железной дороги. В ресторане у Элис вам подадут всё, что угодно.

Ужасно плохо поёте, если хотите положить конец войне и прочим делам, нужно петь громко... Я уже двадцать пять минут пою эту песню, и могу петь еще двадцать пять. Я не горжусь этим, и я не капельки не устал...

Итак, снова дождёмся припева, и в этот раз со всеми гармониями и с чувством...

Мы просто ждём, когда начнётся припев, вот что мы делаем...

Вот он пошёл...

В ресторане у Элис вы можете получить всё что пожелаете, За исключением самой Элис. В ресторане у Элис вам подадут всё, что вы пожелаете. Заходите, он на задворках, Всего лишь в полумиле от железной дороги. В ресторане у Элис вам подадут всё, что угодно.

Да, да, да, да, да, да, да, дам... В ресторане у Элис...