Говорят, ты по-прежнему рисуешь,
я ещё помню тот мой портрет,
что ты нарисовала, когда мы были детьми,
рожица шесть и четыре.1
И после в университете
ты попросила снова попозировать тебе,
надела мне серьги
с жемчугом и свои туфли.
Мы смеялись не переставая,
и я сгорал от стыда,
хотя знал, что сделал бы для тебя всё что угодно,
каким бы безумным и абсурдным это ни казалось,
потому что в этот миг,
именно в этот момент
я понял: