The raven English

Однажды в тоскливую полночь, когда я размышлял, слабый и усталый, Над множеством причудливых томов забытых знаний, Пока я клевал носом, почти засыпая, вдруг раздался стук, Будто кто-то осторожно постукивал в дверь моей комнаты. «Это какой-то гость, — пробормотал я, — стучит в мою дверь, Только гость, и ничего более».

Ах, я отчётливо помню, то было в мрачном декабре, И каждый угасающий уголёк оставлял свой след на полу. С нетерпением я ждал завтра, тщетно я искал ответа В моих книгах — в избавлении от горя по потерянной Ленор. По редкой, лучезарной девушке, кого ангелы зовут Ленор, Безымянной навеки.

И шёлковый, печальный, неуверенный шелест пурпурных занавесок Взволновал меня, наполнил фантастическими ужасами, каких я не чувствовал никогда ранее. Чтоб успокоить стук сердца, я стоял, повторяя: «Это какой-то гость у двери, просит впустить его внутрь, То поздний гость у двери, просит впустить его внутрь, Только он, и ничего более».

Вглядываясь в темноту снаружи, долго я стоял и думал в страхе, Сомневаясь, мечтая, как ни один смертный не смел мечтать. Но тишина не прерывалась, и покоя не нарушал ни единый знак. И лишь одно слово было произнесено шёпотом: «Ленор!». Это я шептал, и эхо в ответ роптало: «Ленор!». Только это, и ничего более.

Вернулся обратно в комнату, и вся моя душа запылала. Скоро вновь услышал стук, чуть громче, чем ранее. «Точно», — сказал я, — «это точно кто-то у меня в окне. Посмотрю тогда, что там, и исследую сию тайну!» Мое сердце замерло на миг, и тайне пришел конец: Это ветер, и ничего более.

Я широко распахнул шторы, когда, с порывом и трепетом, Вошел статный Ворон святых дней былых. Не высказал ни капли почтения, не остановился ни на минуту, Но с выраженьем лорда или леди сел над дверью моей комнаты. Сел на бюст Паллады, прямо над дверью моей комнаты, Сел, и на том всё.

И от этой чёрной птицы грусть моя сменилась улыбкой, От того, как мрачен и суров был её вид. «Пусть хохолок твой и острижен, ты, — сказал я, — точно не трус, Страшный, мрачный, древний ворон, бродящий по ночному берегу. Скажи, как зовут тебя на этом ночном плутонианском берегу!» Ответил Ворон: «Никогда».

И вот Ворон сидит одиноко на безмятежном бюсте, и только Одно слово он сказал, будто вся душа его в нём была. Ничего больше он не произнёс, ни пером ни махнул, Пока я не пробормотал еле-еле: «Прочие друзья ушли, И завтра он меня покинет, как унеслись все мои надежды». Ответил Ворон: «Никогда».

И показалось, будто воздух стал плотнее, запахнув невидимым кадилом, Шевельнулся от шагов Серафима, что позвякивали на ворсистом полу. Вновь погрузившись в бархат, я принялся связывать Свои фантазии, думая, что эта зловещая птица былых времен — Что эта угрюмая, неуклюжая, жуткая, тощая и зловещая птица былых времен — Имела в виду, каркнув: «Никогда».

«Пророк! — сказал я, — порождение зла! Пророк, будь ты птица или дьявол! То ли Искуситель послал тебя, то ли буря бросила тебя на сей берег, Опустошённого, но неустрашимого, на этот зачарованный необитаемый остров, В этот дом с привидениями, — скажи мне честно, я молю — Есть ли, есть ли, бальзам в Галааде1? Скажи мне, я молю!» Ответил Ворон: «Никогда».

«Пророк! — сказал я, — порождение зла! Пророк, будь ты птица или дьявол! Клянусь небом, что над нами, Богом, которому мы поклоняемся, Скажи сей душе, обремененной печалью: в Эдеме Обнимет ли она святую, кого ангелы зовут Ленор, Редкую, лучезарную девушку, кого ангелы зовут Ленор?» Ответил Ворон: «Никогда».

«Будь это слово нашим знаком расставания, птица ты иль дьявол, — вскрикнул я, вскакивая. — Ступай обратно в бурю на ночном плутонианском берегу! Не оставь ни пера в знак лжи, что изрекла твоя душа! Оставь меня в одиночестве! Убирайся с бюста над дверью! Вытащи клюв из моего сердца и убери своё обличье с моей двери!». Ответил Ворон: «Никогда».

Теперь Ворон, не взлетая, всё сидит и сидит На бледном бюсте Паллады, прямо над моей дверью, И глаза его кажутся глазами спящего демона, И струящийся над ним свет лампы отбрасывает его тень на пол. И душа моя из той тени, что парит над полом, Не поднимется никогда!